Кто виноват в трагедии, которая случилась в Олонецком детском доме?

На единственном в Олонце детском доме нет информационной таблички. Пару лет назад дети попросили руководство ее отвинтить, и воспитатели сняли доску. Несмотря на это, безликая серая строительная конструкция сразу же идентифицируется как казенный дом. Унылое здание, ухабистая дорога, на обочинах – жухлая трава, перекошенные автомобильные колеса, наполовину закопанные в землю, железные перегородки. «Наш бомжовник» – так по-детски прямолинейно окрестили детский дом его маленькие обитатели.

До калиток не дошли
Восемнадцатое ноября, ровно девять утра. Мы приезжаем в Олонецкий детский дом. Через полчаса сюда должен приехать уполномоченный при Президенте РФ Павел Астахов. Он будет лично расследовать дело семнадцатилетней воспитанницы детского дома, которая подозревается в убийстве своего «домашнего» друга, от которого она беременна. Повод не из радостных, однако встречать Астахова готовятся торжественно.

– Я вот целую ночь калитки пекла! – говорит воспитательница в национальном костюме. Она, ее коллега, также одетая по-карельски, свежие калитки, сотрудники Министерства образования и журналисты ждут приезда важного московского гостя. Воспитательница поправляет прядки волос, которые выбились из-под разноцветного головного убора, и продолжает рассуждать о калитках.

К бурному обсуждению подключается заместитель министра образования Карелии Ирина Петеляева.

– А с чем калитки вкуснее – с рисовой кашей или картошкой? – спрашивает она и поворачивается к журналистам: – Вот видите, про что писать надо – наши скромные карельские девушки, воспитательницы, у нас и пироги пекут, и половики ткут. А вы…

Как потом расскажет Петеляева в интервью корреспонденту информагентства REGNUM, пышный прием был устроен потому, что визит высокого гостя первоначально никак не был связан с произошедшим убийством. Здесь она права – но лишь отчасти. Астахов, действительно, давно планировал посетить Карелию в рамках своей проверки по Северо-Западному федеральному округу, и Олонец в его планы не входил. Однако когда уполномоченный узнал о ЧП, он сразу же изъявил желание провести собственное расследование и пообщаться с девочкой, которую подозревают в убийстве.

Едва нога уполномоченного ступила на свежевымытый, но драный линолеум детского дома, «карельские девушки» с подносом с калитками поприветствовали его на родном и русском языках. Удивленный Астахов вежливо промолчал. Однако когда его привели в столовую, где был накрыт стол и где, по всей видимости, с уполномоченным хотели пообщаться о добром и вечном, он не вытерпел и сказал, что тратить время на распитие чаев он не собирается, и отправился инспектировать детский дом.

О чем щебечет Twitter
Первое, что увидел Астахов, выйдя из столовой, была кухонная техника, стоящая в темном углу. Ржавая и старая – она, видимо, вызвала сильные эмоции у уполномоченного.

–  Это еще что? – спросил он у министра образования Александра Селянина, который стоял сразу за ним.

– Техника. Для кухни. Списали и не успели вывезти, – отрапортовал тот.

Астахов достал свой iPhone4 и сфотографировал рухлядь. С этого кадра, сделанного в полутьме, и началась «слава» карельских детских домов на всю страну. К несчастью для карельских властей, зависимость от социальных сетей не миновала и непростых смертных: Астахов оказался ярым поклонником микроблога Twitter. Там он «щебетал» (так переводится с английского название блога) буквально обо всем, что видел. Итог: за два дня пребывания Астахова в Карелии – около 50 твитов, то есть сообщений. Больше половины из них – про грязные соски, разбитые стекла, разгильдяев-директоров и банальное воровство бюджетных денег. Еще ни один регион не вызывал у Астахова таких эмоций – все попытки акцентировать внимание уполномоченного на том хорошем, что есть в Олонецком детском доме, проваливались с треском.

– Здесь в ванной мы поставили душевую кабинку, – напряженно улыбается министр образования.

– Хорошо, – говорит Астахов, подходит к сушилке с бельем и наугад берет с нее носок. Судя по виду, в своей «молодости» носок был махровым, однако после сотен стирок он стал гладким, как шелк, и дырявым.

– Белье, значит, меняется у детей редко?

– Вообще-то нет, стараемся чаще…

«Что есть, то есть»
– Знаешь, что мы на обед едим? Вернее, не едим? – спрашивает меня шестнадцатилетний воспитанник детского дома Никита (его имя и имена всех упоминаемых в статье детей изменены. – Ред.). Некоторые из них – воспитанников – считают, что все теплые приемы, калитки, конфеты и чаи – это обычная мишура, которой дирекция дома пытается замаскировать нищету и голод.

– Наш обед – это обычно или вареная морковь, или дешевая рыба типа путассу, или каша, в которую даже воды не могут достаточно налить, поэтому ее невозможно отскрести от кастрюли, – рассказывает Никита. – Приходится ждать ужина. На ужин хотя бы дают хлеб и чай – это-то есть можно. Даже вкусно. Хотя иногда мы снимаем деньги со сберкнижки, куда нам перечисляют на одежду, и покупаем себе еду. Вот так, бывает, куплю быстрорастворимую лапшу, приду в детский дом, заварю ее и съем. Вкусно!  

Никита говорит об этом так тихо, спокойно и неэмоционально, что создается впечатление, что он рассказывает перед школьной доской скучную теорему по геометрии, а не описывает ужасы казенной жизни. Для него и других воспитанников это давно стало  пусть и неприятной, но нормой. «Два года назад, когда директором детского дома был Николай Игнатенков, все было по-другому», – продолжает Никита. Дети, во-первых, были вкусно накормлены, во-вторых, они почти совсем не пили. «У нас была дисциплина, но при этом нам многое разрешалось. Например, мы сами могли покупать себе те продукты, которые мы хотим есть», – говорит мальчик. Когда Игнатенкова уволили без объяснения причин, на его место пришла Надежда Четчуева – бывший главный бухгалтер детского дома. Пока бывший и настоящий директора воевали между собой, дети свели до минимума количество потребляемой в детдоме еды и начали нюхать бензин.

Затем случилось то, что случилось, – семнадцатилетняя беременная воспитанница субботним днем ушла из детского дома и убила своего друга. Как она говорит, нечаянно. Четчуева, которую недоброжелатели упрекали в отсутствии педагогического образования, сразу же положила на стол дирекции заявление об уходе. «Я давно этого хотела. С апреля носила заявление без даты… – сказала Надежда Григорьевна. – Правда, подписали его только что. Я устала, мне было тяжело. 2009 год унес мое здоровье: я воевала непонятно с кем и зачем. Но есть такие стихи Дементьева: «Никогда ни о чем не жалеть вдогонку». Что есть, то есть».

В правой – ножик, в левой – булка
Астахов после осмотра детского дома сразу отправился беседовать с Галей – девочкой, подозреваемой в убийстве. Там, вместо положенного по расписанию Астахова часа, они проговорили почти два. Затем уполномоченный пригласил в комнату журналистов, которым Галя рассказала всю историю со своих слов:

«Мы начали встречаться с Митей в день его рождения, 2 июля. Я очень сильно его любила, он  меня тоже. Я из-за него подводила воспитателей: сбегала из детдома, меня с милицией искали, а я с ним гуляла…Мы думали, что в следующем году 8 мая, в день моего восемнадцатилетия, поженимся, но получилось так, что он ушел раньше… При этом он знал, что я жду ребенка. Сначала я решила, что сделаю аборт, Митя об этом узнал и сказал, чтобы я оставила ребенка, что, если мы с ним расстанемся, этот ребенок все равно будет его.

Первые два месяца, когда мы встречались, все было нормально, спокойно. Потом он начал мне про своих девушек напоминать. Из-за этого много ругани было. Ребята говорили, что мы больше полугода вместе не пробудем. Так и стало, хотя мы были уверены, что всю жизнь будем вместе.

В тот день меня отпустили из детдома: я сказала, что иду к Мите в гости.  Мы пошли домой, я начала готовить суп. Митя стал ко мне придираться: «Ты не так морковку порезала». Потом спрашивает: «Будешь чай? Давай я за тобой поухаживаю». У меня в правой руке – ножик, а в левой – булка. Я ему говорю: «Отстань, не надо». Я не успела нож положить, а он начал руки заворачивать. Я психанула, толкнула его к двери, чтобы он отстал уже. Получилось так, что он повернулся – и прямо на нож спиной. Он говорит: «Галя, мы мне легкое проткнули».

Я не заплакала: не поняла, что случилось. Он улыбался, как будто все нормально; сказал, чтобы я пошла к его отчиму, надо было вызвать скорую. Отчим смотрел в своей комнате телевизор и слышал, что мы пререкались, но не заходил на кухню: мы часто ругались. Когда приехала скорая, Митина голова лежала у меня на коленках, из носа и горла шла кровь… Они проверили у него пульс и сказали, что он мертвый.

Я забрала с собой нож. Я хотела убить себя. Мы с Митей еще давно договаривались: если я умру первая, то он за мной, если он – я за ним. Но приехали милиционеры, и ножик пришлось отдать в милицию.

Потом начали Митины друзья приходить в школу, говорили: «Пусть лучше Галя сама на себя руки наложит или мы отвезем ее в лес и там убьем». Сейчас все более-менее спокойно. Правда, vkontakte.ru пишут: «Галя убила Митю», «Галя беременна»…  Всякую ерунду разносят. Но я жалею, что он погиб. Я его сильно любила и люблю до сих пор. Тяжело без него жить, но что поделаешь? Самое главное, что хоть что-то от него осталось – беременность».

Сразу после рассказа девушки Астахов высказал свою точку зрения по этому делу:

– Я считаю, что самое главное – чтобы следствие не добавляло ничего лишнего. Мне не понравилось, что с первого момента, когда Галю задержали, на нее сразу стали давить, говорить: «Ты убийца» – и так далее.  Зачем додумывать то, чего нет? Ситуация тяжелая: в городе пьют, молодежи податься некуда, заняться нечем. От этого происходят разные неприятности. Все необходимые составляющие следствия – экспертизы, допросы – надо провести. Но при этом надо учитывать Галино особое положение: она беременна. Она еще на ранних сроках, и сейчас для нее все опасно.

Надо думать не только о Гале, но и о ее ребенке – следствие должно проходить в щадящем режиме. Вы видите, Галя ничего не придумывает: мы с ней до этого разговаривали один на один, и я ей много разных вопросов задавал. Я вижу, что это трагическая, нелепая, но случайность. Поправить ее невозможно, вернуть человека нельзя, но и новые жертвы здесь совершенно не нужны. Не надо превращать Галю и ее будущего ребенка в жертвы следствия. Этот вопрос я буду контролировать до его законного разрешения.

* * *

Каждый год в России в настоящую, неказенную жизнь выходит более 26 тысяч бывших детдомовцев – людей, не приспособленных к этой жизни вообще. Статистика генпрокуратуры четко и ясно демонстрирует, что ждет их дальше. 40 процентов в первые же годы попадают в тюрьму, еще 40 становятся бездомными, 10 заканчивают жизнь самоубийством. Остальные 10 процентов – это так называемые «успешные» детдомовцы, чей «успех» кроется лишь в том, что они не становятся «головной болью» государства. Они просто ведут маргинальный образ жизни – проституция, наркотики, алкоголь. На самом деле лишь крохотная доля выпускников детских домов становится реально успешными и счастливыми людьми.